МАЙСКИЙ БЛИЦ
В семидесятые годы уже прошлого века для советского офицера попасть на службу в Германию было чем-то вроде награды. Тогда это называлось ГСВГ – «Группа советских войск в Германии». А Германия – это был почти «Запад». Коварный Запад, вожделенный и запретный западный рай. С элементами шикарной европейской жизни. И, хотя для Франции, Испании и той же Западной Германии место нашего повествования было злобным и отсталым «Востоком», советским офицерам в Германской Демократической Республике служилось просто прекрасно.
Местные немцы относились к нашим, большей частью, хорошо — совсем не как к оккупантам. А армия ГДР в лучших немецких традициях была хорошо организована, весьма боеспособна и очень с советскими войсками слажена. И в учениях, и в совместных застольях, которые назывались «druzhba».
До прибытия к месту службы советский офицер обязательно изучал инструкции под неустанным руководством особого отдела. Вместе с полезными сведениями о том, как не поддаться на зловредную пропаганду, не быть завербованным чужими агентами обоего пола и чего не писать в письмах на родину, офицер изучал словарный минимум немецкого языка. По прибытию к месту службы советский офицер первым делом пополнял словарный запас словом «гаштет» (die Gaststätte).
На въезде (или выезде) в небольшой немецкий городок был такой заурядный гаштет «Зеленый кузнечик». Охотничьи колбаски и сосиски с горчицей, которую можно есть ложками (очень вновь прибывшие «товарищи офицеры» над этим потешались, и с неизменным успехом подсовывали немецким камрадам русскую горчицу, что сопровождалось слезами и радостным гоготом). Конечно же, пиво, шнапс, какие-то егерские настойки, белые занавески, герань на окнах, барная стойка и толстый лысый хозяин в нарукавниках.
Погожим майским днем за соседними столиками гаштета «Зеленый кузнечик» чинно угощались две мужские компании. В одной выделялся статью советский полковник-танкист, в другой – начальственного вида пожилой немец в официальном костюме. Солидные тосты, одобрительные возгласы в полголоса, вежливое оглядывание соседей. С ровным гулом мерно кружит по залу сонный шмель, в ближнем прудике крякают утки. А лица все краснее, голоса понемногу набирают громкость. Первым проявил дипломатическую инициативу немец. Он встал, солидно откашлялся, и когда увидел, что офицеры оглянулись, поднял рюмку: «- Цум Воль, Иван!». Поднял свою рюмку и полковник: «- Прозит, Ганс!». Обе компании радостно крякнули, дружно выпили и сдвинули столы. Познакомились. К всеобщему веселью, полковника действительно звали Иваном, а мэра городка – Гансом.
Хорошо посидели. И словарного запаса вполне хватало. В те времена в ГДР русский язык в общеобразовательных школах изучали с первого класса. Так что, на арийской языковой смеси, обильно приправленной жестами, гримасами и громким смехом, беседа, прихотливо меняя темы, пришла к вечеру. Многократно подтвердив общую симпатию и нерушимое единство армий, идеологий и нормальных мужиков, компании отправились в воскресных сумерках кто куда: немцы – по квартирам, советские офицеры – в палатки на полигон.
Неделя учений прошла в ратных трудах без особых происшествий. Die russische Soldaten разных национальностей трудились в поте лица, офицеры бдили, пушки бабахали, по ночам крупнокалиберные пулеметы красиво пронизывали пространство трассирующими. Звери разбегались с полигона по окрестным лесам, но законопослушные немцы не охотились – не сезон. К субботе в штабе подвели первые итоги, свернулись, упаковали материальную часть и подготовились к маршу. В это время к полковнику пожаловала делегация. Во главе с мэром Гансом, облаченным в тот же официальный костюм. С переводчицей при чёлке и короткой юбке. С заместительницей мэра в негнущейся белой крахмальной блузе очень уважаемого размера. В сопровождении двух невнятных партийно-хозяйственных личностей без особых примет.
Полковник вышел навстречу, руку пожал, дамам кивнул. И повёл глазом в сторону незнакомого немцу майора. И хотя майор, как и остальные чины, щеголял «офицерским загаром» (красное лицо, белый лоб), что-то в нем недвусмысленно утверждало касту — особый отдел. Многоопытный Ганс сразу все понял, обниматься не полез, речь начал с приличествующих моменту лозунгов. Правда, при этом неформально подмигивал дальним от особиста глазом. Переводчица бодро строила глазки и строила фразы, заместительша кивала, офицеры маялись.
Просьба у делегации была необычная, но простая и вроде, без подвоха. Май, годовщина поражения нашего общего врага – ненавистного фашизма. Немцы любят и уважают силу. Не будут ли так любезны товарищи храбрые офицеры провести войсковую колонну через наш город? Народ выйдет на улицы с цветами и флагами, получится замечательный праздник.
Полковник попросил час на размышление и согласование, а пока всё это длится – «Милости просим откушать солдатской каши!». Немцы бодро согласились. Через час всё решилось и согласовалось к обоюдному удовольствию. Только долго не могли найти переводчицу. Оказалось, что она очень увлеклась изучением устройства танка. Под галантным руководством русского капитана по имени Армен. Наконец, её нашли. После того, как в упорных поисках где-то в окрестностях свежеизученного танка были найдены часики переводчицы и ее заколка для волос, немецкая делегация убыла готовить город.
Во всей этой суете не принимал никакого участия один главный персонаж. Звали его Мирон. В свои двадцать лет старший сержант Мирон был не чета своим ровесникам: рассудительный, серьезный, дисциплинированный. Крепкий и ловкий от природы, он еще активно изнурял себя гирями и турником, и фигуру имел весьма внушительную. А главной чертой его характера была черта чисто немецкая – редкостный педант (да еще и с русским упрямством). Где-то в деревне под Пермью его дисциплинированно ждала такая же педантичная невеста, еженедельно присылавшая письма. Был старший сержант Мирон не по чину важной политической фигурой – личным водителем командира полка.
Все механизмы любили Мирона. Он их чистил, смазывал, полировал, регулировал с неизменным аккуратным энтузиазмом. Его одинаково хорошо слушались и автомат Калашникова, и карбюратор ГАЗа-66, и радиационный дозиметр. Командира полка старший сержант очень уважал, почитал, побаивался и стеснялся. Командир бойца ценил и баловал. Хотя и эксплуатировал нещадно его неутомимую обязательность. За что нередко испытывал перед парнем неловкость, отчего баловал и награждал пуще прежнего.
Вот такая это была неразлучная пара. Не нужно и говорить, что командирская машина была всегда в прекрасной форме. Но, в том-то и дело, что командирская машина во главе колонны не пойдет…
Установка была такова: впереди в открытой машине во всех регалиях и наградах стоя «смирно», отдавая честь, едет командир полка. На гибком флагштоке красный флаг. За ним в строгом порядке походной колонны, соблюдая интервалы, идут выдраенные и подкрашенные машины и бронетехника.
Вот полковник и говорит:
— Мирон, возьмешь у зампотыла его джип и за два часа сделаешь из него «Антилопу Гну». Понял задачу, боец?
— Так точно! – ответил старший сержант, не скрывая отсутствие восторга.
Джип у зампотыла был в отвратительном состоянии, а два часа – не так уж много.
— Не киснуть, боец! А, кстати, не помнишь, какой марки была «Антилопа Гну»?
— Помню, товарищ полковник. Лорен Дитрих.
— Ты смотри, помнишь! Молодец, внимательно книжки читаешь. Ну, давай-давай! Время пошло!
И вот походная колонна выстроена по обочине дороги, обсаженной черешнями. Полковник в открытой машине под развевающимся алым стягом проезжает вдоль строя, лихо кидая руку под козырёк. Командиры танков, как бюсты героев, маячат, высунувшись из люков. Всё готово, всё красиво и значительно. Поехали!
Пока колонна приближается к городу, на центральной улице собираются местные жители. С флагами, транспарантами и цветами выстраиваются вдоль дороги. Дети впереди, старшие – в синих пионерских галстуках…
Город был вполне по европейским меркам город. Хотя название его заканчивалось на
«–dorf» (деревня). Он и произошел из большой деревни сотню лет назад. И строение имел ещё деревенское: одна длинная главная улица вдоль дороги, спускающейся с высокого холма. Вот к вершине холма с той стороны и приближалась железная колонна.
Как только на самом верху главной улицы показалась командирская машина, и произошел ИНЦИДЕНТ. И хотя знали о нём только два человека, он касался всех собравшихся – и стоящих немцев и едущих русских. И тех немцев, что на улицу не вышли, и тех русских, что в штабе сидели, и тех, кто дома ждал своих… Порыв встречного ветра расправил красный флаг, командирская машина двинулась под уклон, немцы закричали «Ура!». И один маленький жест включил очень большие весы. Где множество жизней и судеб определялись, с одной стороны – нерадивостью солдатика-шофёра джипа зампотыла, бережливым крестьянским педантизмом Мирона, желанием полковника Ивана покрасоваться, а с другой стороны – невидимыми усилиями ангелов-хранителей. Может, скрупулёзные радетели и разделили бы этих ангелов на православных, католических, григорианских и даже мусульманских – им-то, ангелам, это всё равно…
Рациональный и экономный деревенский парень Мирон не любил танковые стрельбы за их явную бессмысленную расточительность. Ну, постреляли, отработали, зачёт получили. Так надо же ещё боекомплект дострелять! Для отчётности. «Бабах!» — четвертак полетел. То есть, двадцать пять рублей. Столько (как ему сказали) стоит танковый снаряд. А в его родной деревне у многих зарплата и до «трёх выстрелов» не дотягивает. А его одноклассник в сельхозакадемии на стипендию в сорок рублей умудряется месяц в городе жить. А горючего сколько армия зазря сжигает – просто ужас!
Так что, на спуске с холма Мирон жестом привычной экономии отключил двигатель джипа. Машина тихо покатилась по инерции…
Полковник вытянулся в полный рост, живот втянул, грудь колесом, медали блещут, командирская длань под козырёк. Мэр Ганс со свитой на кумачовом возвышении машут флажками. На головном танке бравый капитан сверкает белозубой улыбкой. В него бросает букет переводчица. Недолёт! Переводчица в белом брючном костюме, румяная, как ранняя черешня, под руку с каким-то блондинчиком. Капитан ревниво топорщит тонкие усы. Ему кричат: «- Оно тебе надо, Армен?». Пионеры бросают букеты тюльпанов, нарциссов и ветки сирени, вскидывают руки в салюте. Над городом вьются голуби и вороны.
Скорость плавно увеличивается. Мирон пробует притормозить… И педаль тормоза проваливается! Пробует завести мотор – не заводится! А скорость растёт.
Полковник, продолжая гордо глядеть вперёд и строго улыбаться:
— Что такое, Мирон?
— Тормоза отказали, товарищ полковник! И движок не заводится! Может свернуть?..
— Я тебе сверну! Без паники, боец! Всё будет хорошо.
Какое там «хорошо»?! Свернуть нельзя. Да и куда свернешь, когда везде люди стоят? И не предупредишь никого – рации на пижонском джипе нет. Колонна прёт следом за командиром строго соблюдая дистанцию. Слишком маленькую, чтобы затормозить. И слишком большую, чтобы какой-нибудь хренов энтузиаст не попробовал перебежать дорогу.
А скорость растёт. Полковник и старший сержант пробегают взглядами оставшиеся до конца улицы полкилометра. Это всего-то меньше тридцати секунд. Но мы-то знаем, как много всего может произойти за полминуты. В эти мгновения чувства обоих седоков головной машины резко обострились. Они стали воспринимать намерения стоящих у дороги. Детский восторг, равнодушие, любопытство. Выпить хочется. Сейчас проедут – и бегом в туалет! И – вот оно! – Как вспышка – бегом перебежать на ту сторону!
Белобрысый мальчишка с синим пионерским галстуком увидел приятеля на другой стороне дороги, махнул ему рукой, оглянулся – никто на него не смотрит – и рванул со всех ног. Успеет, паршивец быстроногий, легко успеет. А вот за ним выскочила девочки лет пяти. Такая же беленькая, тонконогая. Выскочила и остановилась. Если сейчас побежит, то не успеет, точно не успеет!..
Старая как мир этическая задача: если свернешь, то будет много жертв. Каких-то людей из толпы. А может, если кто-то из водителей запаникует, жертвы будут и из своих, в куче машин и танков. И все они будут на твоей совести. А если не свернешь – жертва будет одна. Вот эта девочка в синем платьице в горошек. И тоже на твоей совести. Она сейчас побежит. Время принятия решения – полсекунды. Свернуть или не сворачивать? Первое или второе? Быстро!
И Мирон выбирает… третье. Одним мгновенным движением он нажимает на клаксон (на резкий звук девочка поворачивает голову), выхватывает из крепления ракетницу и стреляет вперед вверх. Шипя уходит в небо красная ракета. Девочка, подняв ногу, замирает с открытым ртом. Машина проносится мимо. Всё. Конец улицы.
Когда дорога стала взбираться на следующий холм, полковник остановил колонну. К нему тут же прибежал особист.
— Иван Петрович, что за гонка? И зачем эта красная ракета?
— Всё потом! Приедем, всё расскажу! – ответил полковник, издалека грозя кулаком зампотылу.
По приезду сразу уединились в кабинете комполка втроём: полковник, особист майор Онищук и старший сержант Мирон. С сержантом разговор был короткий: велено никому об инциденте не рассказывать и быстренько «…» «…» — то есть, «идти» в автопарк, и «…» «…», то есть «заниматься» со всякими железками.
Теперь об «инциденте» знали трое. Майор Онищук был нормальный мужик. Он не стал строчить рапорт и портить биографию боевому офицеру. Солдатику-водителю вкатили десять суток гауптвахты. Старшего сержанта Мирона представили к медали…
В скором времени полковник отправился с ответным визитом к мэру Гансу. Полковника мучила совесть. Что делает бронетехника на хорошей скорости с дорожным покрытием, он хорошо знал. Пришёл извиняться.
Но, оказывается, мэр Ганс был ещё тот хитрый жук: разрушение дороги предвидел и получил-таки средства на ремонт, который давно планировал.
— Понимаешь, Иван, везде такая проклятая бюрократия! Мне бы не дали денег на ремонт, а здесь такой повод, что никто не рискнул отказать!
Понятно, что этот визит закончился в гаштете «Зелёный кузнечик», где снова было закреплено единство армий, идеологий и «нормальных мужиков».
Декабрь 2016 г. С. Черный.